Александр и Алестрия - Страница 46


К оглавлению

46

Но Александр ничего не понимал в женщинах. Александр, захлебывающийся своей мужественностью, не желал видеть рядом с собой женщину. Он не мог допустить, чтобы царица преуспела там, где он потерпел поражение. Он не собирался давать Алестрии шанс завоевать мир вместе с ним, для него. Он не любил мою царицу. Он презирал женщин, считал нас чем-то вроде домашних животных. Он схватил Алестрию в объятия. Сказал, чтобы перестала ребячиться. Назвал малышкой и пообещал чаще возвращаться. Он попытался снять с нее одежду, сказал, улыбаясь, что, если она его любит, должна не умирать за него, а родить ему ребенка.

Я, Ания, ощущала гнев. Неужто это и есть любовь — держать взаперти женщину, способную убивать чудовищ? Разве мужчина, заставляющий амазонку умирать от скуки в ненужной роскоши и безвластной власти, любит ее? Александр поймал птицу Ледника и оставил ее чахнуть в клетке — так любит ли он Алестрию?

Мудрая спокойная Алестрия неожиданно впала в ярость. Приняв гнев за истерику, Александр повел себя как терпеливый, понимающий отец. Но то, что он говорил, не утешало царицу, а еще больше унижало ее. Гнев амазонки ужасен. Она кричала, плакала, швыряла на землю подарки супруга. Она хотела вернуться в степь. Александр истощил запас лжи и разозлился. Он начал выкрикивать угрозы, схватил ее за руки, ударил локтем под дых и швырнул на землю. Алестрия попыталась подняться, но царь дернул ее за лодыжку, навалился сверху, вцепился в горло, нанес удар головой.

Я, Ания, возрадовалась: они больше не любят друг друга, они расстанутся. Но гнев иссяк. Буря улеглась. Гроза сменилась прохладной бесшумной ночью. Александр обнимал Алестрию, шептал ей на ухо любовные стихи.

Я бродила по лесу, и мое сердце полнилось тоской, как подлесок влагой после дождя. Лупа стояла высоко в небе — такая светлая и яркая, что даже звезды померкли. Моя царица походила на эту чистую бесстрастную луку. Она прощала. Она блистала. Она сияла для Александра, даря ему свой последний, прощальный свет.

Я пнула ногой дерево, и капли росы окатили меня дождем. Тысячи маленьких лун скатились с листьев и разбились о землю.

Мой возлюбленный подул мне на лоб. Я ласкала его оцарапанную щеку. Он не отводил от меня взгляда.

— Ты хочешь сражаться, Алестрия, — со вздохом сказал он, — но знаешь ли ты, что такое война? Ты научилась владеть оружием, тебе знаком запах крови, ты слышала ржание раненых лошадей, но тебе неведома суть войны. Я не хочу, чтобы ты познала мужское безумие. Ты чиста и прозрачна, как турмалины, рассыпанные Авророй по земле. Я взял тебя в поход, но ты не должна проникать в мой мир. Тебе незачем знать, откуда я явился.

Я молчала. Я слушала его.

— Война — это сотни и тысячи людей и лошадей, застывших в ледяной тишине. Рога трубят, и они бросаются друг на друга. Перья, стрелы, копья, щиты смешиваются в кучу. Отлетают в стороны отрубленные руки, куски плоти, ноги. Катится по земле голова, из шеи бьет фонтан крови. Люди превосходят жестокостью даже голодных хищников. Они наносят друг другу увечья копьями, топорами, молотами и мечами и отправляются в преисподнюю. Одни солдаты падают, другие продолжают сражаться, шагая по мертвым телам. Потом все стихает. Земля усеяна трупами, теплая кровь льется на ту, что успела застыть. Выбившиеся из сил лошади дрожат, стучат зубами. Выжившие солдаты бродят по полю и грабят мертвых. Стервятники торопятся на пир: они наедятся мертвечины и будут жить дальше. С неба летят мухи, они повсюду, где изливается жизнь: белые облепили разбитый череп, зеленые и желтые облюбовали вспоротый живот с вывалившимися наружу кишками. Мухи сидят на мертвых, сжимающих оружие руках. Они покрывают натруженные ноги со сломанными ногтями. Они жадно лижут волосатую лодыжку, бедро, в котором раскачивается стрела, безголовую шею, головы без шеи с открытыми глазами. И тогда, при взгляде на эти бескровные лица, приходит боль. Ты едва не теряешь сознание, когда приходится добивать друга ударом меча в сердце, чтобы избавить его от мучительной медленной смерти. И начинаешь сожалеть, что ты — Александр, единственный выживший среди мертвецов…

Я неподвижно лежала в темноте и почти не дышала. Слова Александра ранили меня. Молчание так затянулось, что я почти окаменела.

— Война — это мужское безумие! — скорбным голосом продолжил он. — И я, Александр, разжигаю это безумие. Я пишу трагедию, которую люди будут играть и через тысячу лет. Я болен хроническим безумием. Я безумец, избранный похожими на меня людьми. Война — это встреча, которую назначают друг другу жаждущие жестокости мужчины. Когда мне было двадцать, я устраивал после битвы многодневные пиры. Я пил, чтобы забыть о смерти с ее зловонным запахом. Я купался в удовольствиях, чтобы вернуться к жизни. В тридцать пиры стали нагонять на меня тоску. Я предпочитаю в одиночестве сидеть в своем шатре, вдалеке от пьяных соратников…

Не говоря ни слова, я увлекла моего супруга к ложу. Он разделся и укрылся в моих объятиях. Я нежно погладила его располосованный, напоминающий панцирь черепахи лоб.

— Я не хочу, чтобы ты знала войну, — стонал он. — Ты — моя лучшая половина. Когда ты рядом, я забываю себя и думаю только о тебе. Война отпускает меня. Я снова становлюсь тем спокойным мечтателем, каким был когда-то.

Я целовала его волосы, лоб, глаза.

— Ты не должна знать мертвых. Они похожи на огни. Танцуют, смеются. Ты должна закрыть глаза на безумие этого низкого мира. Воевать для мужчин так же естественно, как для женщин давать жизнь. Я донесу тебя до солнца так, что ты не запачкаешь ни рук, ни ног. Иногда мне хочется побыть одному, и я остаюсь в палатке. Никто в эти черные дни, когда мне страшно и холодно, не должен меня видеть. Я дрожу, ожидая, когда пройдет отчаяние, возродится надежда, вернется мужество. Молю тебя, Алестрия, позволь мне уйти завоевателем и вернуться к тебе победителем. Дай мне сыграть роль царя, почитаемого всеми народами земли, дарующего свое прекрасное лицо и совершенное тело скульпторам, чтобы они лепили с него богов. Храбрость, честь, величие и слава — не более чем пустые слова. Войны — грязное дело, победы иллюзорны. Те, кто отступает и бежит, равны с теми, кто идет вперед и братается со смертью. Отчаяние и надежда, страх и трусость, здравый смысл и безумие — близнецы. Только наша любовь единственная в своем роде.

46